Лидия Васильевна Аралина — коренная серпуховичка. В 2015 году ей исполнилось 90 лет. Недавно она ушла из жизни.
Публикуемый материал — юбилейное интервью с Л.В. Аралиной — записал Денис Коваленко.
«Лидия Васильевна живет в Ивановской Деревне, на Северном шоссе: слева — вокзал, справа — Ивановские дворики. В этом году Лидии Васильевне исполнилось 90 лет. Кто-то вернулся с войны героем, грудь в орденах и медалях. У Лидии Васильевны ни одной медали, да и военнообязанной она не была, даже оружие за всю войну в руках не держала.
Но три года Лидия Васильевна спасала тысячи, десятки, сотни тысяч жизней советских солдат. И, сама того не подозревая, делала то, без чего Советская армия никогда бы не победила Германию.
Но все по порядку.
Лидия Васильевна:
— В Ивановской деревне я родилась и живу до сих пор. Дом построил отец. Родители родили меня поздно, и бросить их я не могла. Потому и замуж вышла, когда мне было уже 40 лет, аж в 1964 году; всю жизнь ухаживала за родителями.
В 1937 мне было всего 12. Спокойно тогда жили. До 4 класса училась в школе, что недалеко от дома была. Папа мой работал машинистом на железной дороге, и были разделения – дети железнодорожников ходили учиться в школу для детей железнодорожников, а остальные дети учились в обычной школе на Ногинке.
Школу я окончила в 1941-м. И как раз в пятницу был последний экзамен, а в субботу 21 июня выпускной вечер. После вечера мы всю ночь до утра гуляли по городу. А когда вернулась домой – мама как раз корову выпускала, ругалась: «Это что ж такое, так долго гуляла, утро, рассвело»! А я ей: «Мама, ну чего ты? Все же гуляли, чего же мне одной домой идти?» – вошла в дом, легла спать. Мама меня разбудила: «Иди за хлебом!» А за хлебом ходили к заводу «10-й Октябрь», там магазин был. Я прихожу в магазин – кошмар, народу полно, все шумят, кричат… Спрашиваю: «Что случилось?» Война началась. Хлеба купила, домой прихожу, мама сразу: «Чего так долго ходила?» Я отвечаю: «Мама, война началась».
Мама в слезы: что же теперь с Валей, с Тоней – с моими старшими сестрами будет. Валя замужем за военным, жила в Белоруссии, под Барановичами, а Тоня в Москве медицинский работник. Тоню прикрепили к летной части. Часть перебазировали, и в сентябре Тоня вместе с частью попала на фронт. Тоня прислала открытку, что служит при штабе Юго-Западного фронта, и отправляют ее на передовую.
А в Серпухове рыли землянки. Радио у нас не было, газет было не достать, что было на фронте, не знали. Жили — как жили, но в страхе жили.
А 18-го июля впервые бомбили железнодорожный вокзал. И бомбили нашу деревню. Бомбы попали в школу – отсекло целый угол. У нас бомба попала в сарай. А в доме все стекла вылетели, и мебель попадала.
И с этого дня жизнь изменилась – хлеба не достать, продуктов не достать. Чтобы получить талон на хлеб – 600 грамм – ходили к Оке рыть противотанковые рвы. А пока рыли, нас с самолетов бомбили. И убивали нас, кто рыл рвы. Ухожу на окопы – мама не пускает. Старшей сестры нет, средняя на фронте, еще и младшую дочь убьют. Но я все равно ходила.
Продукты получали по карточкам. Но карточки были только для горожан. Кто жил в деревне, тем карточки не давали. Считалось, что мы своим хозяйством прокормимся, и мы всей семьей жили на одну карточку отца, так как он был железнодорожным служащим. В 1939-м году нам всем, кто жил в деревне, огороды и сады урезали с сорока соток до пятнадцати. Отец не унывал, говорил – ничего, картошку купим. Никто же не думал, что через три года война. Говорили, что война может быть с Германией. Говорили, но не верили.
Война принесла голод, и мне повезло, что меня устроили работать на завод. И работала я заточницей – на станке детали затачивала. Отработала несколько месяцев, и отец заставил меня уволиться, так как завод собирались эвакуировать, и должна я была уехать вместе с заводом. И я опять ушла рыть окопы. И началась зима. Вместо окопов мы стали ходить пилить лес для фабрик и заводов. Пилили подростки-школьники, в основном, девчонки, а руководили двое взрослых.
Мальчишки, кому исполнилось 18, ушли на фронт. Директор нашей школы, Дарья Михайловна, просила, чтобы мальчишкам позволили закончить экзамены – получить аттестат. Но до аттестата ли, когда война?
Наступила весна. Папа сказал: «Лида, в телеграф на вокзале набирают телеграфистов». А мне не было 18-ти. Папа за меня попросил, и меня взяли. В марте мне 18 исполнилось. А в мае разнарядка – отправить в Москву учиться на радистов. Меня и еще одну девчонку послали, потому как остальные телеграфистки все были замужние и с детьми, их нельзя было посылать. Три месяца мы отучились, сдали экзамены и — на фронт. Служить определили в Военное эксплуатационное управление. Что это такое? Железнодорожный состав, и в одном из специально оборудованных вагонов – мы, радисты.
Но до места службы нужно было еще добраться. Привезли нас в Горбачёво – все разрушено, ни одного целого здания, и мы одни стоим, две девчонки, и не знаем, что делать. Точно из руин появился человек – начальник станции – жил он в землянке. Сказал: «Отправить вас в Алексин не на чем». А на дворе ноябрь. Весь день ждали, пока подготовили состав, и на открытой платформе (потому как вагонов не было) мы от Горбачёва добрались до Алексина. Сразу по прибытии приступили к службе.
Что это была за служба. До конца войны, до самой Победы, мы просидели в этом вагоне. Нас двое и командир. 12 часов слушаю я, 12 часов моя сменщица, а я отдыхаю. 12 часов сидишь в наушниках и слушаешь цифры, записываешь и передаешь командиру, а он передает дальше шифровальщикам, а те дальше – в центр, в Москву.
Забросили за кордон разведчика, он в эфир передает цифровой шифр, мы его ловим-перехватываем и передаем шифровальщикам. Вот это и была моя служба. В день один-два перехвата и ради них – 12 часов прослушки. До сих пор головные боли. Напряжение нечеловеческое. Как я все это выдержала — не знаю, молодая была. После войны несколько лет в голове азбука Морзе стучала, не могла от нее избавиться. Три года – с 1942 по 45-й – мы жили в вагоне. Гуляли возле вагона, от бомб прятались под вагоном – вся наша жизнь заключалась в этом вагоне. И полная секретность – ни одной фотографии, ни одной медали. Точно нас и не было на этой войне. Мы даже не состояли на воинском учете. Так и остались гражданскими. А по-другому, наверное, было нельзя. От нашей работы зависел ход войны. Но мы этого не знали и не думали – мы только слушали цифры, записывали и отдавали командиру. Командир постоянно повторял – если кто узнает, что вы радисты, что наш вагон – это не просто вагон, а радиоцентр – нас просто взорвут. Потому мы и вагон были неразрывны. Уйдем куда, и приведем за собой хвост. И мы это если не понимали, то командиру верили. Вся наша работа была возле самого фронта, наш состав постоянно бомбили и обстреливали, и в любую минуту снаряд или бомба могли попасть в наш вагон. Но за всю войну, Бог миловал, состав горел, а в наш вагон ни разу ни один снаряд.
После Алексина наш состав перебросили на Харьковское направление. Это был 1943 год. После освобождения Харькова перебросили в Прибалтику, в Ригу. После освобождения Риги – в Польшу, там мы и встретили Победу.
Самые нехорошие люди жили в Риге. Нигде так не помогали немцам, как в Риге. Нигде наш состав так не бомбили, как бомбили в Прибалтике. Остановимся на станции, латыши с балалаечками, сами веселые, а точно вынюхивают. И точно, только они уйдут – сразу самолеты прилетают. Один раз стоял наш состав и состав с ранеными с красными крестами, так латыши даже санитарный поезд немцам сдали, и раненых разбомбили.
После войны вернулась в Серпухов, год проработала на телеграфе, а в 1946-м поступила в техникум и окончила его в 48-м. И пошла на завод.
Просто жила, как и все. До сих пор не могу фильмы о войне смотреть. Слезы. И вспоминать больно. Три года просидела в вагоне под бомбами. Три года взрывы, огонь, кровь, смерть.
Не дай Бог, когда кому пережить бомбежку. Страшно».
Материал предоставлен редакцией газеты «Выбирай», г. Серпухов.
http://vibiray-s.ru/news/society/Lidiya_Vasilevna_neizvestnyy_geroy_voyny/
